* * *
Новая Римская империя три столетия находилась в состоянии войны – и доселе никому в голову не приходило пытаться устранить правящую верхушку. До этого не додумывались ни хитроумные ханьцы, ни разумные и справедливые римляне. Почему? Потому что любой здравомыслящий человек понимал, это бесполезно. Римляне поднимут бунт против ханьского правительства даже если вырезать подчистую не только тех, кто стоит у власти, но и тех, в ком течет хоть капля благородной крови. Убьют мужчин – возьмутся за оружие женщины. Убьют женщин – и дети потянут ручки к волновым пушкам, высовываясь из колыбелек. Они впитывали это с молоком матери, они пестовали это отношение с рождения. Единственный вариант – протолкнуть своего ставленника, который под видом службы Новому Риму стал бы отстаивать интересы извечного врага. Но у ла Круа было серьезное подозрение, что и в этом случае правительство долго не устоит. Война была ужасна, и чтобы научить людей терпеть ее столько времени приходилось воздействовать на сознание масс не точечными, редкими ударами, а постоянно, день за днем, год за годом. Каков итог? Ненависть к врагу вошла в плоть и кровь, ненависть стала необходимой как воздух. Да и разве под силу кому-нибудь было бы развернуть эту военную машину, остановить мясорубку, затеянную далекими предками?
(Константин ла Круа)
* * *
- Но я никогда не бывала в северо-восточных префектурах. Но лет семь назад попутешествовать немного пришлось: на гастролях. Я тогда танцевала в ансамбле, потом надоело. Годик все шло ни шатко ни валко, а потом я пришла в "Гранаду". И так и осталась. Теперь, если куда-то уезжаю, то только отдыхать.
Северо-восток сам приходил к ней - в рассказах вернувшихся в Рим офицеров. Описывали все так же скупо, как и Новак: "Снег, ветер, рабы". Жозефину всегда передергивало, и она понимала, что сама, по сути своей, является тепличным цветочком, который пытается вести осмысленное существование. Иногда она не давала себе закрывать глаза, как прочие. И все равно: ни Александра, ни кого бы то ни было еще из военных ей не понять до конца. Ей только и дано, что принимать их такими, какие они есть. Не понимала - но жалела безотчетно.
(Жозефина Майлз)
* * *
Диана смотрела и будто делала пометки: вот отец улыбнулся в ответ на её удивление, и улыбка эта показалась вовсе не дежурной, а довольной и польщённой; вот назвал "крайне важной" её ничем примечательное пристрастие, а потом пообещал поддерживать её и быть рядом в сложные моменты. Диана, увлечённая своими наблюдениями, даже не заметила, как всё это заставило её улыбнуться, сперва сдержанно и немного робко, а потом совсем искренне и открыто. Всё это было так приятно, что сдерживаться казалось решительно невозможным, да и ненужным. К тому же виконтессе всё больше хотелось как-то порадовать отца, поскольку некоторые моменты в его поведении болезненно кольнули её: от Дианы не укрылось то, как устало откинулся граф на спинку дивана, каким грустным выглядит его взгляд, насколько напряжены плечи, будто сведены под весом огромной, давящей на них тяжести. Внезапно сидящий рядом мужчина показался Диане немолодым, утомлённым своим долгом человеком, обычным гражданином, преданным своей службе и искренне любящим дочь. Виконтесса не могла похвастаться частыми встречами с отцом, не сказала бы, что он особенно мягкий и нежный родитель, но, может быть, именно поэтому подобные проявления чувств с его стороны, то, что не прятал в её присутствии внешнюю слабость, заставили девушку открыться, словно бы отодвинуть тот барьер, который она с таким трудом строила с момента встречи в "Титане".
(Диана ла Круа)
* * *
Как и всякий занятый взрослый, он не думал, что Дана наблюдательна и все понимает. Понимает, возможно, даже лучше, чем он. Жалеет, молчит и пока что не имеет сил, чтобы это исправить. Видит его одиночество. Знает о бесполезных попытках сойтись с кем-нибудь хоть больше чем на месяц. Знает, что за работой и кропотливым поиском опровержений или доказательств барон фон Вольф, ее отец, скрывает волчье одиночество и личные неудачи. До сих пор не может простить жену. До сих пор тоскует.
А он все чаще думал о том, что будет в шестнадцать, девятнадцать; когда она расцветет, станет интересной юной девушкой, завидной невестой, должна будет сделать выбор. Что станет с ним, когда она упорхнет из родительского гнезда и будет вынуждена уделять внимание другому человеку, другому мужчине, детям?
Останется Новый Рим. Заботой фон Вольфа по-прежнему будут гнойники и нарывы столицы. Он в который раз убедит себя в том, что это его место, и он счастлив служить Империи. Сможет отдать себя без остатка, до жил и костей.
(Эрих фон Вольф)
* * *
– Не волнуйтесь так, после августовского бала приняты все необходимые меры безопасности. Служба личной охраны и полиция работают в усиленном режиме. Да и глупо было бы планировать что-то, когда только этого и ждут.
Артур старался говорить спокойно и уверенно, но на самом деле считал, что если кто-то захочет устроить еще один взрыв, предотвратить его будет крайне сложно. Он очень поверхностно представлял себе методы работы полиции и контрразведки, полагая раньше, что систем слежения достаточно для поддержания порядка. Как оказалось, нет. А что принципиально изменилось за прошедший месяц? Ему не давало покоя еще одно: если бы он сегодня не подвез Жозефину, женщина отправилась бы домой... в одиночестве на такси? Экспрессом? Подвезли бы друзья? Конечно, она вела себя очень мудро и осторожно, но, встречаясь несколько лет с наследником, а затем с императором Нового Рима сложно сохранить инкогнито. Знает шут, знает Новак, может быть, кто-то из охраны. Достать императора через нее было бы как нельзя проще, как медик, он очень хорошо это представлял - маленький имплант и амнезия. Но говорить об этом Артур не стал, помочь – не поможет, а испугает наверняка. Только сейчас, когда в голове опять закрутились мысли о политике и покушениях, он ощутил, как спокойно было в гримерке, в том мире, который танцовщица создала для себя, где была королевой. К сожалению, он был мал и за его пределами хозяйка была слишком уязвимой.
(Артур Новак)
* * *
- Я Вас внимательно слушаю, господин лейтенант, - промурлыкала Марго, шаря рукой по прикроватному столику.
- Простите, что я вынужден Вас беспокоить в неподходящее время… Но Ваш супруг, Его светлость герцог… был тяжело ранен час назад.
- М-м-м-м-м! – со стороны это слышалось стоном боли.
Марго пыталась раскурить сигарету, сжимая зубками перламутровый чубук мундштука. Судя по тому, что тянулось плохо, мундштук пора было чистить.
- Боже! – воскликнула она, выпустив струйку дыма в воображаемое лицо адъютанта. – Ранен! А насколько тяжело?
На несколько секунд у Маргариты и в самом деле шевельнулось в груди беспокойство. Теренций, наполовину свихнувшийся на своем фронте, наполовину чокнутый от рождения, был все-таки неотъемлемой частью ее жизни. Это была та благородная кофейная горчинка, без которой напиток, такой бодрящий и вкусный, не был бы собой.
Маргариту полностью устраивал ее брак. Его можно было бы назвать даже идеальным. Они третировали друг друга в те редкие дни, когда виделись, а охота Теренция на ее потенциальных любовников всегда была весела и полна страстей.
Теренций бодрил ее. Как кофе.
- Его светлость сильно контужен, - принялся рассказывать адъютант. Марго жадно внимала ему, отмечая про себя ранения, как очаги возгорания на карте местности. – Его сильно зацепило осколками, сломаны ребра и перебит позвоночник.
- Какой ужас!
Маргарита моментально успокоилась. Хотя радиоспектакль продолжила, срывающимся голоском засыпав лейтенанта чувствительными излияниями огорченной женщины. Тот, судя по всему, не был способен остановить такой поток.
«Совсем молоденький», - смекнула Марго.
- Жужа, фу! Нет, это я не Вам!...
(Маргарита д'Альбре)
* * *
Юлий Цезарь, Калигула и Нерон правили черт знает когда, а, по сути, мир не так уж сильно поменялся с тех пор, по крайней мере, изменения в области человеческих отношений, если они и есть, очень незаметны. Что же касается атмосферы, костюмов, декораций, - госпожа Роше не была поклонницей античности. К тому же, ей пришлось готовить сразу два наряда: один – для спектакля, а другой – для карнавала, на который Изабелла намеревалась отправиться, если еще останутся силы.
В верхнюю ложу, предназначенную для состоятельных зрителей, Иза проскользнула, когда зал уже давно наполняла тьма, а на сцене пылала страстью древнеримская трагедия. Без сомнения, кого-то уже убили.
(Изабелла Роше)
* * *
Скарлатти снова смешливо фыркнул, тронул Купороса за предплечье, будто привлекая внимание.
- Ты сам на дерево никогда не попадал? - Рино имел в виду неудачное приземление, которым иногда заканчивались учебные прыжки. - Я вдруг вспомнил, как у нас один парень, Ник Саймон, кажется, повис вот так на дереве. Парашют, понятное дело, запутался, а стропы перерезать не может- и висит. В кроне, его не видно практически, и он там часа три, наверное, висел, пока наше отделение не подошло. Видим, по деревом пятеро условно мертвых сидят, хмурые такие, как черти. А выяснилось, что они просто висящего Ники не заметили. Сержант обоссался от смеха. Говорит: "Рядовой Саймон, конечно, прыгает как кулек говна, но это коварный кулек, оказавший сегодня поддержку, так сказать, с воздуха".
(Рино Скарлатти)
* * *
Когда-то в другом доме другая женщина, худая и звонкая, с тонкими как у ребенка запястьями готовила ему завтрак. В кофеварке булькал кофе, было уютно и тихо. Он горой, которая пришла к Магомету, становился позади, обнимал ее за талию аккуратно, как будто боялся сломать такую хрупкую, нереальную. Склонял голову, как склоняет ее к живой воде взмыленный жеребец; целовал, вдыхая запах волос. Закрывал глаза. Терся щекой о скулу. Она улыбалась, и снова ругала его за то, что он царапает ее короткой светлой щетиной. Он разворачивал ее к себе, а вместо лица было размазанное светлое пятно, как будто кто-то приложил круг матового стекла…
За нее мстил всему белому свету и себе заодно. За нее убивал, разрывал на части, размалывал пальцами, разбивал вдребезги. Пытался избавиться от боли, бежал задыхаясь, искал живую воду, чтобы вновь склонить голову. И не находил. Знал, что не найдет уже никогда.
(Купорос)
* * *
В ванной витал дух непритязательной чистоты. Простирывая под краном заляпанные майки, Ася невольно задумалась о личности своего нового знакомого. По обстановке квартиры и мелким бытовым мелочам, было понятно, что живет Купорос один и, что женщины в этом жилище не было очень давно. Этот факт не удивлял ни сколько, но и не вызывал скабрезной усмешки.
Сложнее было определить занятие молчаливого великана. А впрочем, нет. Он зарабатывал на жизнь силой, умением драться и, возможно, убивать. Вдруг вспомнилась мгновенная и безжалостная расправа с незадачливым воришкой в баре и, образ Купороса в мгновение раскололся: плохо связывались друг с другом сегодняшняя доброта и ощущение смертельной опасности, рождаемое обликом и поведением этого мужчины.
Так же Игла успела заключить, что ее новый знакомый наведывается в «верхние» номы. Иначе, зачем бы ему понадобился деловой костюм?
(Ася Игла)
|
<\/u><\/a> 
<\/u><\/a> 
<\/u><\/a> 
<\/u><\/a> 
<\/u><\/a>
<\/u><\/a> 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
